Неточные совпадения
Не раз дивился отец также и Андрию,
видя, как он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным натиском своим производил такие чудеса, которым не могли не изумиться старые
в боях.
— Вообразил себя артистом на биллиарде, по пятисот рублей проигрывал. На бегах играл, на петушиных
боях, вообще — старался
в нищие попасть. Впрочем, ты сам
видишь, каков он…
Самгин снимал и вновь надевал очки, наблюдая этот странный
бой, очень похожий на игру расшалившихся детей,
видел, как бешено мечутся испуганные лошади, как всадники хлещут их нагайками, а с панели небольшая группа солдат грозит ружьями
в небо и целится на крышу.
Время от времени
в лесу слышались странные звуки, похожие на барабанный
бой. Скоро мы
увидели и виновника этих звуков — то была желна. Недоверчивая и пугливая, черная с красной головкой, издали она похожа на ворону. С резкими криками желна перелетала с одного места на другое и, как все дятлы, пряталась за деревья.
С нами была тогда Наталья Константиновна, знаете, бой-девка, она
увидела, что
в углу солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие, солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Вы
увидите, как острый кривой нож входит
в белое здоровое тело;
увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит
в чувство;
увидите, как фельдшер бросит
в угол отрезанную руку;
увидите, как на носилках лежит,
в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, —
увидите ужасные, потрясающие душу зрелища;
увидите войну не
в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным
боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а
увидите войну
в настоящем ее выражении —
в крови,
в страданиях,
в смерти…
И
видит он, среди гостей,
В бою сраженного Рогдая...
По праздникам я частенько спускался из города
в Миллионную улицу, где ютились босяки, и
видел, как быстро Ардальон становится своим человеком
в «золотой роте». Еще год тому назад — веселый и серьезный, теперь Ардальон стал как-то криклив, приобрел особенную, развалистую походку, смотрел на людей задорно, точно вызывая всех на спор и
бой, и все хвастался...
— Ну, вот
видишь, — обрадовался Дыма. — Я им как раз говорил, что ты у нас самый сильный человек не только
в Лозищах, но и во всем уезде. А они говорят: ты не знаешь правильного
боя.
Кожемякин
видел, что дворник с горбуном нацеливаются друг на друга, как петухи перед
боем: так же напряглись и, наклонив головы, вытянули шеи, так же неотрывно, не мигая, смотрят
в глаза друг другу, — это возбуждало
в нём тревогу и было забавно.
Вот причина, по которой Бельтов, гонимый тоскою по деятельности, во-первых, принял прекрасное и достохвальное намерение служить по выборам и, во-вторых, не только удивился,
увидев людей, которых он должен был знать со дня рождения или о которых ему следовало бы справиться, вступая с ними
в такие близкие сношения, — но был до того ошеломлен их языком, их манерами, их образом мыслей, что готов был без всяких усилий, без
боя отказаться от предложения, занимавшего его несколько месяцев.
Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты
видел двор и роскошь Иоанна!
Счастлив! а я от отроческих лет
По келиям скитаюсь, бедный инок!
Зачем и мне не тешиться
в боях,
Не пировать за царскою трапезой?
Успел бы я, как ты, на старость лет
От суеты, от мира отложиться,
Произнести монашества обет
И
в тихую обитель затвориться.
Здорово, господа!
Что ж Курбского не
вижу между вами?
Я
видел, как сегодня
в гущу
бояОн врезался; тьмы сабель молодца,
Что зыбкие колосья, облепили;
Но меч его всех выше подымался,
А грозный клик все клики заглушал.
Где ж витязь мой?
Товарищи! мы выступаем завтра
Из Кракова. Я, Мнишек, у тебя
Остановлюсь
в Самборе на три дня.
Я знаю: твой гостеприимный замок
И пышностью блистает благородной,
И славится хозяйкой молодой. —
Прелестную Марину я надеюсь
Увидеть там. А вы, мои друзья,
Литва и Русь, вы, братские знамена
Поднявшие на общего врага,
На моего коварного злодея,
Сыны славян, я скоро поведу
В желанный
бой дружины ваши грозны. —
Но между вас я
вижу новы лица.
Жара стояла смертельная, горы, пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по горам раскатистая, лихая песня, хошь и не особенно складная, а себя другим
видишь. Вот здесь,
в России, на ученьях солдатских песни все про
бой да про походы поются, а там,
в бою-то,
в чужой стороне,
в горах диких, про наши поля да луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
Наутро и солнце явилось для меня с другим лицом:
видел я, как лучи его осторожно и ласково плавили тьму, сожгли её, обнажили землю от покровов ночи, и вот встала она предо мной
в цветном и пышном уборе осени — изумрудное поле великих игр людей и
боя за свободу игр, святое место крестного хода к празднику красоты и правды.
Мой сын
Тобой убит. Судьба другого сына
Послала мне — его я принимаю!
Димитрием его зову! Приди,
Приди ко мне, воскресший мой Димитрий!
Приди убийцу свергнуть твоего!
Да, он придет! Он близко, близко —
вижу,
Победные его уж блещут стяги —
Он под Москвой — пред именем его
Отверзлися кремлевские ворота —
Без
бою он вступает
в город свой —
Народный плеск я слышу — льются слезы —
Димитрий царь! И к конскому хвосту
Примкнутого тебя, его убийцу,
Влекут на казнь!
Тебя Господь своим сподобил чудом;
Иди же смело
в бой, избранник Божий!
И нас возьми! Авось вернется время,
Когда царям мы царства покоряли,
В незнаемые страны заходили,
Край
видели земли, перед глазами
Земля морским отоком завершалась
И выл сердито море-окиян.
Довольно бражничать! Теперь есть дело:
Точить оружие,
в поход сбираться!
Публика тоже наклонялась к окнам Орловых, охваченная горячим стремлением самой
видеть все детали
боя; и хотя она уже давно знала приёмы Гришки Орлова, употребляемые им
в войне с женой, но всё-таки изумлялась...
Бой, который
видел я, происходил, однако,
в должных границах и по правилам, которые нарушались только тогда, когда случалось одолевать татарам.
В эту самую минуту я только что воротился
в университет с кулачного
боя, который
видел первый раз
в моей жизни.
Что
в недрах подземия блеск свой таят,
И чудища
в море глубоком,
И
в тёмном бору заколдованный клад,
И витязей
бой, и сверкание лат —
Всё
видит духовным он оком.
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый
в бой иди! А
бой решит судьба…
Я
видел красный день:
в России нет раба!
И слезы сладкие я пролил
в умиленье…
«Довольно ликовать
в наивном увлеченье, —
Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед:
Народ освобожден, но счастлив ли народ...
Но Катерина Астафьевна не слыхала этих последних слов. Она только
видела, что ее муж перекрестился и, погруженная
в свои мысли, не спала всю ночь, ожидая утра, когда можно будет идти
в церковь и потом на смертный
бой с Ларисой.
— Я посылаю снова вас, потому что не могу послать никого из солдат: каждый штык на счету, каждая рука дорога при данном положении дела… — произнес он не без некоторого волнения
в голосе. — На рассвете должен произойти штыковой
бой… Возвращайтесь же скорее. Я должен вас
видеть здесь до наступления утра. И не вздумайте провожать к горе артиллерию. Я им точно описал путь к ней со слов вашего донесения; они сами найдут дорогу; вы будете нужнее здесь. Ну, Господь с вами. Живо возвращайтесь ко мне, мой мальчик.
Игорю казалось, что он
видит сон, кошмарный и жуткий. До сих пор юноше не приходилось еще участвовать
в штыковом
бою. Это было его первое штыковое крещение, первый рукопашный боевой опыт. Стремительно выскочив из окопов, стрелки спешно строились
в ряды и, штыки наперевес, устремились с оглушительным «ура», по направлению неприятельских окопов.
И когда они начали стрелять, мы некоторое время не могли понять, что это значит, и еще улыбались — под целым градом шрапнелей и пуль, осыпавших нас и сразу выхвативших сотни человек. Кто-то крикнул об ошибке, и — я твердо помню это — мы все
увидели, что это неприятель, и что форма эта его, а не наша, и немедленно ответили огнем. Минут, вероятно, через пятнадцать по начале этого странного
боя мне оторвало обе ноги, и опомнился я уже
в лазарете, после ампутации.
Ко времени
боя на Шахе, как мы
видели, «попытки» эти еще не увенчались успехом, все шло по-прежнему. А вот что происходило
в заседании Телинского медицинского общества уже
в январе 1905 года, незадолго до Мукденского
боя.
— Как? Вполне ясно,
в войне наступает перелом. До сих пор мы всё отступали, теперь удержались на месте.
В следующий
бой разобьем япошек. А их только раз разбить, — тогда так и побегут до самого моря. Главная работа будет уж казакам… Войск у них больше нет, а к нам подходят все новые… Наступает зима, а японцы привыкли к жаркому климату. Вот
увидите, как они у нас тут зимою запищат!
В начале мукденского
боя госпитали, стоявшие на станции Суятунь, были отведены на север. По этому случаю, как мне рассказывали, Каульбарс издал приказ, где писал (сам я приказа не
видел): госпитали отведены потому, что до Суятуни достигали снаряды японских осадных орудий, но это отнюдь не обозначает отступления: отступления ни
в коем случае не будет, будет только движение вперед… А через неделю вся армия, как подхваченная ураганом, не отступала, а бежала на север.
— А позвольте, ваше превосходительство, узнать, где вы были во время
боя? — крикнул худой, загорелый капитан с блестящими глазами. — Я пять месяцев пробыл на позициях и не
видел ни одного генерала. Где вы были при отступлении? Все красные штаны попрятались, как клопы
в щели, мы пробивались одни! Каждый пробивался, как знал, а вы удирали!.. А теперь, назади, все повылезли из щелей! Все хотят командовать!
Был
в Биаррице и
видел там
бой быков, что послужило для него добавлением к тем тяжелым впечатлениям, которые он испытал на Сахалине, присутствуя при телесных наказаниях, которым подвергали каторжных.
Когда обрели мы неприятеля
в ордере-де-баталии и
увидели, что регименты [Регимент — полк (нем.).] его шли
в такой аллиенции [Аллиенция — строй, боевой порядок.], как на муштре, правду сказать, сердце екнуло не раз у меня
в груди; но, призвав на помощь Святую Троицу и Божью Матерь Казанскую, вступили мы, без дальних комплиментов, с неприятелем
в рукопашный
бой.
«Теперь же, к прискорбию моему, — продолжал государь, — я
вижу что мысль эта была ошибочна, и что Россия должна выходить на
бой, с оружием
в руках против врагов общественного порядка, не дожидаясь не только нападения, но даже малейшего вызова с их стороны, и я для уничтожения гибельных революционных стремлений, воспользуюсь этою властью и теми средствами, которыми располагаю, как самодержавный русский император».
Тогда выставлялись ломаными чертами то изувеченное
в боях лицо ветерана, изображавшее охуждение и грусть, то улыбка молодого его товарища, искосившего сладострастный взгляд на обольстительную девушку, то на полном, глупом лице рекрута страх
видеть своего начальника, а впереди гигантская пьяная фигура капитана, поставившего над глазами щитом огромную, налитую спиртом руку, чтобы
видеть лучше пред собою, и, наконец, посреди всех бледное, но привлекательное лицо швейцарки, резко выходившее изо всех предметов своими полуизмятыми прелестями, страхом и нетерпением, толпившимися
в ее огненных глазах, и одеждою, чуждою стране,
в которой происходила сцена.
— Ты не
увидишь его более, государь… Разве донесу, когда честно сложит голову…
в бою.
Я три раза
видел вблизи, насколько это возможно и разрешается, картины
боя, положим, незначительного, так как
в момент крупного дела при Вафангоу, сидел, волею судеб,
в Мукдене, проводя «дни мук» корреспондентского искуса, да и приехал я туда
в ночь на 1 июня, так что если бы «Мукден» не оправдал бы даже своего русского названия «день мук», то и тогда бы я едва ли успел попасть 2 июня
в Вафангоу, а это был последний день этого почти трёхдневного
боя.
Испуганное войско русское высыпало из стана на высоты и приготовилось
в бой с неприятелем, которого не
видели и не знали, откуда ждать.
Вот за что, ребята, вперед! И полюбить нужно эту работу, найти
в ней счастье, поэзию и красоту,
увидеть величайшую нашу гордость
в том, чтоб работа наша была без брака, была бы ладная и быстрая. Помните, товарищи, что
в этих производственных
боях мы завоевываем не условия для создания социализма, а уже самый социализм, не передовые там какие-нибудь позиции, а главную, основную крепость.
Вас не поразят здесь дикие величественные виды, напоминающие поэтический мятеж стихий
в один из ужасных переворотов мира; вы не
увидите здесь грозных утесов, этих ступеней, по коим шли титаны на брань с небом и с которых пали, разбросав
в неровном
бою обломки своих оружий, доныне пугающие воображение; вы не
увидите на следах потопа, остывших, когда он стекал с остова земли, векового дуба, этого Оссиана лесов, воспевающего
в час бури победу неба над землей; вы не услышите
в реве потока, брошенного из громовой длани, вечного отзыва тех богохульных криков, которые поражали слух природы
в ужасной борьбе создания с своим творцом.
Все мы, боевые или по крайней мере предназначенные к
боям люди, раскисли и размякли. Поляк тоже не хотел уезжать — он хотел проводить с нами Сашу
в могилу и
видеть его отца, за которым рано утром послали и ждали его
в город к вечеру.
Несмотря на это патриотическое возбуждение, с первого взгляда на силы Пруссии можно было
видеть, что она проиграет. Действительно, что могла выставить она против 200 000 превосходной и закаленной
в боях армии Наполеона?
Долго еще говорили они о построении храма, о прекрасном месте, с которого он будет господствовать над всем городом, и
в такой беседе подъехали на высоту у Спаса на бору, откуда можно было
видеть всю Занеглинную. Здесь взор молодого человека приковался к двум точкам, которые двигались с двух противных берегов Неглинного пруда. Едва успел он различить, что это были два мальчика. Они столкнулись на средине замерзшего пруда и завязали рукопашный
бой.
В несколько мгновений на обоих берегах протянулись две линии.
Бенигсен открыл совет вопросом: «оставить ли без
боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и
в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и
видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
Воины
Кто любит
видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет
боя…
О всемогущее вино,
Веселие героя!
— Ничего! «Умереть
в окопах — это значит одержать победу»… У-у, с-сукин сын!.. — Катаранов смахивал слезы, а его тонкие губы злобно кривились и растягивались. — Вы еще мало
видели в бою нашего солдата. Какие молодцы! На смерть идут, как на работу, спокойно и без дрожи… Русский человек умеет умирать, но, — господа! Дайте же, за что умереть!..
Тот наш, кто первый
в бой летит
На гибель супостата,
Кто слабость падшего щадит
И грозно мстит за брата;
Он взором жизнь даёт полкам;
Он махом мощной длани
Их мчит во сретенье врагам,
В средину шумной брани;
Ему веселье битвы глас,
Спокоен под громами:
Он свой последний
видит час
Бесстрашными очами.
Певец
На поле бранном тишина;
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
Здесь кров небес над нами,
Наполним кубок круговой!
Дружнее! руку
в руку!
Запьём вином кровавый
бойИ с падшими разлуку.
Кто любит
видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет
боя…
О всемогущее вино,
Веселие героя!